ГДЕ ПРОДАЮТСЯ ВОЛШЕБНЫЕ КРАСКИ?
Работы Евгения Ромашко завораживают реалистичностью
Открытие выставки «Магия пленэра. Пейзаж» известного московского художника, мастера пейзажной живописи, народного художника Российской Федерации в Ставропольском краевом музее изобразительных искусств не оставило равнодушными ни профессионалов, ни любителей живописи. Отклик на это событие пришел в редакцию оперативно и показался нам интересным.
Мои признания зрителю
Оговорюсь сразу – я не отношу себя к специалистам по художественному творчеству. Однако это обстоятельство нисколько не мешает любить искусство и интересоваться им. Каждая встреча с хорошими картинами для меня – что-то вроде праздника. А когда на пресс-конференции получаешь возможность увидеть автора запавших в душу произведений и вдобавок поговорить с ним – это праздник вдвойне.
Здесь должен сделать признание – моё восприятие живописи и её понимание частенько расходится с толкованиями признанных авторитетов. Я всего лишь один из числа многих и многих любителей побродить по выставочным залам, увидеть глазами мастеров свет давно угасших дней, освещающий пейзажи, каких на выставке Евгения Ромашко немало. Потребность поговорить, понять цели и стремления мастера подогревалась и неким ощущением утраты в работах многих современных художников чего-то очень важного. Это чувство не покидает меня при виде картин приверженцев абстрактного искусства.
Моё второе признание читателю заключается в том, что я – человек не модный: моя душа абсолютно глуха к экспериментам из линий, точек, пятен и плоскостей всякого рода композиций-инсталляций, которые как бы являются откликом на «общую дисгармонию современного мира». Дисгармония в любимой мною художественной литературе, музыке, танце, живописи несет в себе разрушительное начало. А я – приверженец созидания. Если речь идет об искусстве, то, в первую очередь, – созидания души. Знаете, когда я вижу «Черный квадрат» Малевича, то вслед за мальчиком из известной сказки мне хочется воскликнуть: «А король-то голый!»
Все эти холсты и полотна, «гениально» выпачканные маслом или акварелью, наводят на одну мысль: сколько денег это стоит, ведь гениально в них только умение дурачить зрителей. Допускаю, что в ответ мне скажут: «Такое утверждение – всего лишь следствие недопонимания и непрофессионализма. Разве можно назвать мазнёй холст, как вы утверждаете, испачканный краской, если он стоит десятки миллионов долларов?»
И вот в провинциальном городе приходишь в музей и видишь полотна, буквально наполненные магией высокого искусства, вызывающие узнавание того, что никогда в своей жизни не видел, и вдобавок сожаление: как же это я – такие места, и не довелось побывать… И тут же приходит мысль: а ведь, если бы это случилось, может, и не увидел бы так, как это сделал художник. Вид озера, отражающего бесконечное небо над ним, холмы, за которыми угадывается другой, невидимый, но от того не менее впечатляющий пейзаж… Как это возможно, какая тайна скрыта здесь? Сам мастер на подобные вопросы отвечает, мол, знаю «магазин», где продаются волшебные краски.
Жизнь во времени и пространстве
Надо отдать должное устроителям выставки, композиция её безупречна. Входя в зал, попадаешь в начало начал – весеннюю зелень и зрелое цветущее лето, даже, наверное, в весну. А в самом дальнем конце зала – зимние пейзажи, снег сверкает, как живой, если только это слово применимо к снегу. Он настоящий, холодный. Ну, совсем не вата (или, скажем, сметана) – иное, белое. Зима как естественное завершение. Чего? Первая и самая простая догадка – годового цикла. А может, больше, глубже – жизни во времени и пространстве. Если это так, то мы все оказываемся свидетелями жизни художника-реалиста Евгения Ромашко, в которой есть и его любимый город, и любимая глубинка, и заповедные места.
Моя знакомая буквально за руку притащила меня к картине «Суздаль», заставила отойти от нее метров на пять и с замиранием в голосе приказала: «Смотри! Мне кажется, что, если подойдешь и опустишь в воду этой речки руку, то ощутишь её прохладу». А когда мы подошли к «зимнему циклу», призналась, что от сверкающего снега ей хочется надеть светозащитные очки. Наконец, показала место в деревеньке своего детства. Такая же по весне залитая водой улица, ряд деревянных домишек с зажатой с двух сторон землянкой, вольные деревья, выросшие, кажется, сами по себе, без участия человека, исключительно для того, чтобы защищать людей от жаркого зноя и ветров.
Глубинка, которую пишет Ромашко, – это всегда высокое небо, облака, которые только у нас в России такие многофигурные, бревенчатые старые домишки. Представляю, как то же самое могли бы изобразить охочие до чернухи разоблачители… Удивительно, но от его глубинки заряжаешься не негодованием (довели народ!), а радостью. У каждого деревянного сруба свое, на особицу, лицо. Здесь, как в детстве, дом – это, прежде всего, защита и тепло. Вот «Сашин дом в Вильгорте». Рядом с деревенским домом лошадка с дровнями. День только что разохотившийся – розовый с отливающими фиолетовыми тенями. Лошадка рядом не просто дополняет пейзаж, а рождает желание войти в залитую солнцем реальность, вскочить в сани, присвистнуть и мчать по бескрайним полям, замирая от свежего ветра да веселой удали.
Поразительная деталь: в пейзажах Ромашко, как и у нашего знаменитого земляка художника Павла Гречишкина, почти нет людей, но именно их присутствие, как бы подразумеваемое, согревает и одушевляет картины. Запряженная лошадка ждет хозяина. Оставленные на берегу лодки – рыбаков. А грядки, только что окученные, – отлучившуюся на минуту хозяйку. Не поэтому ли названия таких полотен далеко не всегда указывают на конкретное место, где писалась картина. Художник открывается зрителю через пережитые им эмоции. «Красота» – это про бурно расцветший по весне куст. «Июльский ситец» – про цветущее поле. Есть даже «Запах нашей сирени» – картина, которая, кажется, благоухает только-только распустившимися пышными бутонами. Смотришь, и не можешь отделаться от мысли, что холсты эти написаны зрелым мастером, состоявшимся человеком, но с детски-открытым взглядом на мир, в котором совсем иные краски и ощущение волшебства всего окружающего.
Всегда зрелая Европа
Впрочем, все сказанное касается только русских пейзажей. Большой любитель путешествий, Евгений Ромашко объехал десятки зарубежных стран. Был в Европе и в Азии. Везде писал. Эти работы вызвали у меня иные ассоциации. Для большинства современных жителей нашей страны Европа ассоциируется со зрелостью всякого рода – успела обогатиться, создать комфортную жизнь, а потому она – лакомое место для многочисленных туристов. Зарубежные урбанистические пейзажи поражают переполненностью пространства. Вот Франция. Париж. Дома у реки впритык друг к другу, многолюдные кафе, теснота причаленных к берегу судов. Здесь все по-другому, чем в русских пейзажах. И соответственно – другие краски, как мне кажется, утратившие свое «волшебство».
Моё очередное признание: я сам – заядлый путешественник. Объехали с женой десятки стран. На пресс-конференции не упускаю случая спросить, всегда ли Евгений Викторович пользуется одними и теми же красками? (Природное ехидство, его ведь никуда не денешь). Вот улица, ведущая вниз от храма Сакре Кёр, Монмартр, кафе справа. Знакомое место, я пил здесь пиво, и официант тщетно пытался угадать, из какой мы с женой страны. После неминуемых в моём случае Испании и Италии, помнится, каких только он не строил предположений: Венгрия, Румыния, Турция. Приятное воспоминание, но не более того. Прекрасный город, хорошее пиво, приветливая обслуга. Волшебства я тоже не почувствовал.
В лугах с полевыми цветами, зимнем пейзаже с белой лошадкой на фоне старых, почерневших от времени бревенчатых амбаров оно было. И было «узнавание» никогда не знакомых мне мест. Нет, видимо, не в красках дело. А в чувствах мастера, его видении, понимании того, что пишет.
– Многие мастера, мои коллеги считают, что мои европейские работы лучше, чем российские, – парирует художник моё предположение. Но тут же по простоте душевной признаётся, что в общем сам не очень любит Париж. – Бываю там, но не люблю.
Пользуясь случаем, пытаюсь выяснить отношение Ромашко к современному искусству живописи. Для меня важно выяснить, совпадает ли оно с моим. Мастер сдержан и корректен, но ведь и я не лыком шит. Называю фамилию Поллака, знаменитого американского художника прошлого века. Его работы признаны шедеврами. Стоят сумасшедших денег. Я же думаю, что он просто не умел рисовать. Ромашко тут же в качестве контрдовода называет Эндрю Уайта, и я вспоминаю девушку, ползущую по выжженному полю. Вдали видна ферма. «Мир Кристины» – так называется картина. Ясно, что девушка – инвалид, она не умеет ходить, её мир плоский, почти двухмерный. Это неожиданно, но интересно. Ещё Уайт умел изображать течение воды. Не утверждаю, но, кажется, здесь наши взгляды совпали.
А завершилась пресс-конференция фразой директора музея Зои Белой, неожиданной и звучной: «Из всех искусств для нас важнейшим является искусство живописи». Что тут скажешь – яркая точка в конце интересного мероприятия. Самое время поставить, остановиться, ведь всё уже сказано, но кто-то, и я знаю кто, вдруг говорит моим голосом: «Эта мысль принадлежит Леонардо да Винчи». Прозвучало неуверенно, без надежды на отклик. Но мастер тут же подхватывает: «В своём трактате Леонардо доказывает превосходство живописи над другими видами искусства, он говорит, что любой человек согласится лишиться любого чувства, но не зрения… Очень близко к тексту «Глаз вернее ума и реже ошибается».
Точный глаз и искреннее чувство нужны и художнику, и писателю, и талантливому зрителю, каких на выставке Ромашко, по-моему, было немало. Первому – чтобы передать свои чувства на холсте. Второму – чтобы обозначить их словом. Третьим – согласиться или оспорить авторов.
«Лишь слову жизнь дана:
Из древней тьмы, на мировом погосте,
Звучат лишь Письмена.
И нет у нас иного достоянья!
Умейте же беречь
Хоть в меру сил, в дни злобы и страданья,
Наш дар бессмертный – речь».
Главное, что удалось мне прояснить для себя на выставке в музее: настоящее искусство продолжает жить. Будь то живопись Леонардо или стихи Бунина. А использование картин как средства вложения капитала, или премий по литературе, включая последние Нобелевские, – это отойдёт, вернётся туда, откуда пришло – во мрак. А всё, что талантливо, – останется навечно.
Али САФАРОВ
Фото Виктора Нестеренко
comments powered by HyperComments
