«МЫ ВАС ЛЮБИМ, ПРИЕЗЖАЙТЕ ЕЩЁ!»
Кавминводская публика встречала Маяковского с особым любопытством
Владимир Маяковский
Девяносто лет назад, в начале сентября, афиши на рекламных тумбах городов Кавказских Минеральных Вод сообщали: «Владимир Маяковский. Один вечер-разговор: «Всем – все». А далее: «О лефе. О прафе. О Пушкине. О бешеном огурце. О Варшаве. О «сером кобыле». О слезах Крамаржа. О восьми столицах. О прочем». Так иронически излагались тезисы доклада о поэзии, которым поэт начинал разговор с публикой. В последующей программе чтения стихов преобладали сатирические, нацеленные против бюрократии, дураков, пошлости и мещанства, особенно ненавистных пролетарскому поэту. Завершаться выступление должно было ответами на записки.
Всем – всё!
Тот приснопамятный 1927 год был насыщен для Маяковского путешествиями по стране и за рубежом. Путь его творческого роста позади, он признанный поэт, владеющий высоким, непревзойденным мастерством. Но ему мало было писать стихи, ему требовалась обширная аудитория, необходимая для пропаганды своих идей, для защиты своих взглядов на поэзию. Поэтому еще до приезда на КМВ он успел побывать на Украине, в Белоруссии, за границей: в Варшаве, Праге, Париже, Берлине. Поэт посетил 40 городов и провел более 100 вечеров. Выступая под жизнеутверждающим девизом «Всем – все!», он декларировал коммунистический лозунг «От каждого по способности – каждому по потребности», отбросив за ненадобностью условности.
Наталья Брюханенко
Последним перед нашими курортами был Крым. Здесь Маяковский отдыхал (не забывая о работе) в обществе бывшей в то время его пассии Натальи Брюханенко. Поклонница творчества поэта, Наташа была сотрудницей Госиздата, где они и познакомились. Высокая, красивая, приветливая – на это и обратил внимание Владимир Владимирович.
3 сентября они выехали на теплоходе из Ялты в Новороссийск. Н. Брюханенко вспоминала: «Ночью в море разразился сильнейший шторм. Было девять баллов, говорил потом капитан. Волны перекатывались через верхнюю палубу, и было довольно страшно… Маяковский потом говорил об этой ночи, что «Черноморско-Атлантический океан разбушевался всерьез». Наутро, когда наш пароход с большим опозданием наконец прибыл в Новороссийск, мы узнали из газет, что в предыдущую ночь в Крыму было землетрясение.
В Новороссийске мы сели в поезд, и все, кто прибыл с пароходом после этой тяжелой ночи, и мы в том числе, немедленно заснули и спали до самой Тихорецкой. На этой станции была пересадка на Минеральные Воды…».
Совершенно больной – тяжелая поездка не прошла бесследно — поздней ночью 5 сентября Маяковский приехал в Кисловодск. Поселился в № 121 на втором этаже гостиницы «Гранд-Отель», забронированном его администратором и импресарио Павлом Ильичем Лавутом (он также оставит свои воспоминания об этой поездке). Из Кисловодска поэт планировал выезжать с концертами в другие города-курорты.
О сером кобыле и Будённом
Несмотря на болезнь, 6 сентября, как было запланировано, он выступил в Пятигорске на сцене Лермонтовской галереи. Все выступления Владимира Владимировича на Кавминводах можно зрительно представить благодаря свидетельствам современников, очевидцев. В Пятигорске, ожидая начало концерта, как вспоминал писатель И.С. Рахилло, пришедший к нему за кулисы, Маяковский беспокоился – народу было немного. Но хлынул дождь, и зрительный зал мгновенно заполнился. Довольный поэт, выходя на эстраду, усмехнулся и заметил, что погода работает на него. Эстрада сразу стала тесной и маленькой с появлением его почти двухметровой фигуры, могучий баритон заполнил своды зала.
Все, кто помнил это выступление, рассказывали, как горячо он защищал и отстаивал новые формы социалистической поэзии, новый быт, новую мораль, как яростно и зло высмеивал тех, кому все это было чуждо.
Во вступительном слове он говорил о том, что ведет работу по сближению аудитории с большой поэзией, поэзией, сделанной по-настоящему, без халтуры. А в качестве отрицательного примера привел строки, встретившиеся ему недавно в газете «Красный Крым»:
В стране советской полуденной
Среди степей и ковылей
Семен Михайлович Буденный
Скакал на сером кобыле.
Это вызвало взрыв смеха. Еще больше развеселил присутствующих последовавший комментарий:
— Я очень уважаю Семена Михайловича и кобылу его, пусть скачет на ней цел и невредим. Я даже не удивлюсь, что кобыла приведена вдруг в мужском роде… Но если по кобыле не по тому месту ударение сделать, то кобыла занесет, пожалуй, туда, откуда и Семен Михайлович Буденный не выберется.
Затем Маяковский начал читать… В его поразительном чтении все «непонятные массам» стихи делались ясными и зримыми. Выразительный жест, интонация – перед зрителем предстает новая квартира рабочего, облик человека, здание, город «на одном винте». Взглянет по-особому, голос чуть изменит – и обычное, не замеченное читателем слово наполняется иронией, сарказмом или особым большим смыслом.
Публика, часть которой, быть может, пришла только из любопытства, после чтения стихов устроила поэту овацию.
Далее были ответы на вопросы и записки. В отличие от молодежи, принимавшей Маяковского восторженно, в зале были представители той интеллигенции, которая видела в нем только «дерзкую» манеру держать себя, не понимала и не ценила его как поэта. Эта часть аудитории задавала «коварные» вопросы. Один из слушателей крикнул:
— Вот вы говорите, что всем понятны. А я, например, вас не понимаю.
— Вы, а еще кто? – спросил Маяковский.
— И мои товарищи, — ответил тот.
Маяковский мрачно посмотрел на «оппонента» и низким басом, как «медногорлая сирена», ответил:
— Надо иметь умных товарищей.
Мгновенные, разящие ответы Маяковского вызывали такой восторженный отклик, что стеклянные стены Лермонтовской галереи дрожали от аплодисментов.
В одной из записок местные поэты, именовавшие себя литбрашкой, просили прочитать «А.С. Пушкину», «С.А. Есенину», «Солнце», «Черное и белое» … И Маяковский читал. Была просьба сказать что-нибудь о Пятигорске. Из-за болезни Владимир Владимирович не смог посетить лермонтовские места, но бросил фразу: «К нам Лермонтов сходит, презрев времена». Многие его ранние стихи пронизаны отзвуками лермонтовских мотивов.
Интересно, что в архиве музея Маяковского сохранились 47 записок, поданных слушателями в Пятигорске.
Во время каждого выступления поэта вырастала целая гора записок, и ответы на них занимали порой столько же времени, сколько и сам разговор-доклад. Маяковский собирался написать книгу «Универсальный ответ записочникам», но замысел, к сожалению, не осуществился.
В завершение концерта в Пятигорске поклонники и оппоненты уже в едином порыве аплодировали поэту.
Пролетарская поэзия
Надо отметить, что на вечере в Лермонтовской галерее присутствовали члены Терской ассоциации пролетарских писателей (ТАПП) во главе с ее председателем Алексеем Славянским. Позднее «тапповец» А. Славянский в местной газете «Терек» опубликовал статью об этом вечере. Автор нашел обидным, что Маяковский «с издевательством говорит о всевозможных группах, существовавших на «каждой улице», и восстает против начинающих писателей… Он обрушивается на их корявое творчество, вроде «рыжего кобыла», написанные каким-то чудаком…».
Председателя ТАПП это не случайно задело – все комичные стороны «творчества», которые высмеивал Маяковский, имели место и в возглавляемой им организации.
Говоря о появлении огромного количества пролетарских поэтов, Владимир Владимирович высказал мнение, что «лучше меньше, да лучше». И ядовито заметил, если платить за так называемые стихи дешевле, чем за рабкоровские заметки, тогда сразу исчезнут все «поэты».
Как истинный художник слова он полагал, что поэтом может быть далеко не каждый член ассоциации. Признавал совершенно разную поэзию, но поэзию настоящую. Славянский же и другие чиновники от литературы понимали это по-своему: пусть коряво, но зато «по-пролетарски».
«Пушкин мёртвый, а я живой»
После вечера в Пятигорске поэт опять почувствовал себя плохо. Пришлось отменить назначенное на следующий день выступление в Железноводске, а в Ессентуках и Кисловодске перенести на другие дни. Нужно было изготовить новые афиши, но решили сделать рукописные наклейки на старые плакаты. За это взялся сам Маяковский. Папиросный окурок заменил ему плакатное перо. Он шутил, что это детская игра по сравнению с работой в «Окнах РОСТА».
Концертная площадка в Кисловодске, на которой выступал В.Маяковский.
11 сентября поэт выступил в Ессентукском театре. Старейший театральный деятель Кавминвод Сурен Азатович Абиян вспоминал: «Маяковский, большой, громогласный, шел по маленьким Ессентукам, как по своей квартире… В тот вечер много говорил о поэтах тех лет, а когда начинал читать стихи, зал становился неподвижен».
Вечером 13 сентября в Кисловодске «погода работала не на поэта»: после дождя было туманно и сыро. На скамейках открытой концертной площадки, которая в те годы располагалась направо от Колоннады, чернели лужицы. Кисловодская публика была для него в большинстве чуждая, нэпмановская. Мужчины сидели кучками около модно одетых дам. Перешептывались, смеялись. Вновь пришедшие шуршали газетами, подстилая их на влажные скамейки. Рядом в парке гуляли, шаркая подошвами, курортники. Писатель А.Н. Серебров потом вспоминал об этом вечере: «Маяковский, заложив пальцы за жилет, шагал вдоль тусклой рампы и, не глядя на публику, чугунным голосом читал стихи:
— Громче, – кричали ему из рядов.
— А вы потише, — отвечал он с эстрады.
Ему подавали записки. Записки были дурацкие. Он отвечал на них резко, кулаком по башке. Одну спрятал в жилетный карман:
— Вам вместо меня ответит ГПУ.
— Не препятствуй! – заорал от забора пьяный курортник. — За тебя деньги плочены… Три рубли…
— А вам бы, гражданин, лучше в пивную! Там дешевле! – ответил Маяковский под смех и аплодисменты».
После измотавшей поэта простуды он выглядел осунувшимся и худым. Брюки и жилет буквально болтались на нем.
— Это неприлично — подтягивать штаны перед публикой! – заметил кто-то.
— А разве приличнее, чтобы они у меня упали? – вопросом на вопрос ответил Маяковский. По рядам снова прокатился смешок.
— Почему женщины любят больше Пушкина, чем вас?
— Не может быть! Ведь Пушкин мертвый, а я живой, – спокойно парировал поэт.
Да, в словесных перепалках ему не было равных, но каждый такой «бой» давался ему не без труда и требовал огромной концентрации сил и внимания. Излюбленная его аудитория – комсомольская молодежь – только и порадовала поэта в тот вечер. Она, прильнув к барьеру в конце концерта, ожесточенно хлопала.
— Мы вас любим… Приезжайте еще, — сказала бойкая девушка, взметнула кудрями и подала ему цветы.
«В каморке за концертной раковиной Маяковский подарил букет пожилой уборщице, — продолжает А.Н. Серебров. — Прежде чем взять цветы, она вытерла руки о халат и приняла букет, как грудного ребенка….».
Галерея помнит голос
За ужином в кисловодской шашлычной Владимир Владимирович говорил Сереброву устало: «За каким чертом они ходят меня слушать? Из 20 записок половина ругательных… И откуда столько их сюда понаехало? Был буржуй, а теперь прет мещанин с канарейкой…».
Поздним вечером Маяковский отбыл на экспрессе в Москву. Это было его единственное посещение нашего края. Память хранят места, связанные с пребыванием поэта. Сейчас в бывшей гостинице, где он останавливался, санаторий «Нарзан». На фотографии 1927 года хорошо виден балкон на втором этаже, выходя на который, он любовался двумя главными улицами Кисловодска. Отсюда открывался вид на Главные нарзанные ванны и выросшее рядом здание Октябрьских нарзанных ванн, возведенное к 10-летию революции. С него только что сняли леса. Поэту импонировал вошедший в моду стиль конструктивизма, с отсутствием украшений, осторожным использованием элементов классики (только арка головного входа, пилястры и башенка с часами). Смотрел на эти часы и Маяковский.
По-прежнему украшает Пятигорск Лермонтовская галерея, помнящая голос великого поэта. Там сейчас выставочный и концертный зал. Нет в Кисловодске концертной площадки у Колоннады, но старый фотоснимок сохранил ее вид. Оставили свидетельства о днях пребывания Маяковского на КМВ и многие очевидцы.
Елена ГРОМОВА
Ужасающая фамильярность
Куда бы ты
ни направил разбег,
и как ни ерзай,
и где ногой ни ступи,-
есть Марксов проспект,
и улица Розы,
и Луначарского -
переулок или тупик.
Где я?
В Ялте или в Туле?
Я в Москве
или в Казани?
Разберешься?-
Черта в стуле!
не езда, а - наказанье.
Каждый дюйм
бытия земного
профамилиен
и разыменован.
В голове от имен
такая каша!
Как общий котел
пехотного полка.
Даже пса дворняжку
вместо «Полкаша»
зовут:
«Собака
имени Полкан».
«Крем Коллонтай.
Молодит и холит».
«Гребенки
Мейерхольд».
«Мочала
а-ля Качалов».
«Гигиенические
подтяжки
имени Семашки».
После этого
гуди во все моторы,
наизобретай
идей мешок,
все равно -
про Мейерхольда
будут спрашивать:-
«Который?
Это тот,
который гребешок?»
Я к великим
не суюсь
в почтейнейшие лики.
Я солдат в шеренге
миллиардной.
Но и я взываю к вам
от всех великих:
- Милые,
не обращайтесь
с ними
фамильярно!
В. Маяковский, 1926
