САМЫЙ ЧЁРНЫЙ ДЕНЬ
22 июня 1941 года в воспоминаниях ставропольцев
22 июня 1941 года – начало Великой Отечественной войны, тяжелейшего испытания в судьбе нашего народа. Страшный, черный день, полный слез, отчаяния, тревоги, тяжелых предчувствий и переживаний о судьбе страны и близких. Каким он остался в памяти сегодняшних жителей Ставрополя?
«Кто дерётся?»
Тамара Шведова, крайняя слева
Тамара Ивановна Шведова, пенсионерка, работала на Главпочтамте в Ставрополе:
— Когда началась война, мне было 14 лет. Мы жили в Грузии, в поселке Манглиси, под Тбилиси.
В семье, кроме меня, было еще четверо детей. В то время Манглиси был многонациональным – русские, греки, евреи, грузины. Русские составляли большинство. В послевоенные годы поселок стал курортным – здесь появились санатории, пионерские лагеря. Но в 1941 году санаториев еще не было.
Помню, что 22 июня ранним утром к нам прибежал папин брат — дядя Лёня. Он был взволнован и сказал, что началась война с немцами. У дяди Лёни был радиоприемник, который он смастерил сам. И по этому радио он услышал сообщение о начале войны с Германией. Папа с дядей Леней выскочили на улицу, где уже собирались люди. Мама в тот момент была в огороде, и я побежала к ней. Мама не поняла, о какой войне я говорю, подумала, что дети затеяли драку. Спросила: кто дерется.
Потом, поняв, что произошло на самом деле, побежала в дом. Тетя Маня — жена дяди Лени, увидев, как она торопится, стала ее за это ругать и корить. Так 22 июня я узнала, что началась война и что мама беременная и у меня будет братик. Он родился в конце 1941 года.
На улице собралось много людей – мужчины, женщины, дети. Взрослые громко говорили – о войне, о трудностях, которые ждут впереди, о своих переживаниях. У женщин на глазах были слезы, маленькие дети держались за матерей и плакали.
Потом люди бросились раскупать продукты в магазине. Брали все подряд. Мужчины пошли в военкомат записываться на фронт. Мой папа, хотя он был болен (у него были больные ноги), пошел вместе с другими. Но на фронт его не взяли.
Позже в Манглиси разместился госпиталь для раненых. Я и другие девочки помогали ухаживать за ранеными. Однажды привезли молодого парня, он воевал на флоте. Ранения у него были очень серьезные. Врачи понимали, что он не выживет. И он сам это знал. Накануне своей кончины юноша признался мне и моей подруге, что смерть близка, а он еще ни разу не целовался с девушками. И мы его целовали.
«Отец снова закурил»
Нина Васильевна Самофалова, пенсионерка, работала в колхозе:
— Я очень хорошо помню этот день. Мы жили в Подлесном (в Труновском районе Ставрополья). Радио у селян не было. Но кто-то как-то узнал, что началась война. Люди стали собираться на улице, как раз недалеко от нашего двора.
Все были взволнованы. Мужчины курили. Отец, за неделю до этого бросивший курить, сразу свернул две цигарки. Женщины голосили.
И дети были среди взрослых. И совсем маленькие, и постарше. У нас в семье уже было пятеро детей. Мне было 13 лет.
Видим, мальчишка на лошади едет, кричит: «Слышали, что война с Германией? Приходите на сход к сельсовету». Потом этот паренек развозил похоронки на погибших на фронте.
И народ пошел к сельсовету. И там тоже крики, плач. Перед сельсоветом, в здании бывшей церкви, размещался клуб. На порожках в клубе поставили стол, застелили его скатертью. Пришло начальство – сельсоветовское, колхозное. Директор школы, наша любимая Наталья Ивановна, вела собрание.
А потом возле школы по радио слушали информационное сообщение о начале войны. Приемник выставили на окно учительской.
Отца моего — Василия Ильича Пинчукова сразу забрали на фронт, и через три месяца пришла на него похоронка. Мой младший брат, который не помнил отца, все потом мечтал: «Вот бы его увидеть хоть один раз». А мы – его братья и сестры — отвечали: «Посмотри в зеркало и увидишь. Ты – вылитый батя, лицом и ростом».
Старшую сестру вскоре после начала войны по повестке забрали на военный завод, в Москву. И она там пять лет трудилась за станком.
Остальных детей мама растила одна. Все было – и голод, и холод, и непосильная работа, и оккупация. Но выжили.
«Поняли, что пришла огромная беда»
Петр Иванович Куролесов, председатель Ставропольского городского совета ветеранов, полковник в отставке:
— Я родился и жил в селе Московском. К лету 1941 года закончил восьмой класс, мне было 15 лет. В тот день с утра был на работе, мы — подростки — помогали в колхозе, выполняли какую-то несложную работу. Например, ухаживали за скотом – кормили, поили животных. Занимались подвозом воды, прополкой подсолнечника.
И вот когда вернулся с работы, я узнал о начале войны. Было уже примерно 16 часов. Все село собралось послушать сообщение министра иностранных дел СССР по радио. «Колокольчик» висел на столбе возле управления колхоза «Вторая пятилетка». Когда прослушали речь министра, поняли, что пришла огромная беда. Что война порушит налаженную жизнь (к тому моменту колхозники и материально, и духовно жили вполне удовлетворительно), что впереди, возможно, – огромные трудности и потери. Очень тяжело мы приняли это сообщение.
Сейчас не припомнить, что конкретно делали, узнав тяжелую весть, но люди замкнулись, перестали улыбаться.
Мама плакала: старший мой брат служил в Белоруссии, возле Брестской крепости. Среднего брата, 1923 года рождения, тоже нужно было собирать в армию — его призвали в конце 1941-го, а в январе 1942-го он погиб под Ленинградом. И у меня возраст — на подходе.
Меня призвали в ноябре 1943 года. Семь месяцев я прослужил в действующей армии. В начале 1945 года мы были на турецкой границе, думали: будем воевать с Турцией, были готовы к этой войне, но в июне 1945 года руководство страны выступило с заявлением, что у Советского Союза нет территориальных претензий к Турции.
«Мы видели зарево»
Евгений Иванович Середа, председатель совета ветеранов Ленинского района Ставрополя, полковник в отставке:
— Мне было всего 5 лет. Мы жили вдвоем с мамой на Украине, в селе Волошновка Глинского района (сейчас Роменский район) Сумской области. Помню, что накануне вечером пришла соседка, сказала, что утром везет зерно на станцию, предложила взять меня с собой, чтобы я посмотрел паровозы. Часа в три ночи мать меня разбудила, покормила, соседка зашла, забрала меня, и мы поехали. Приехали на станцию, заняли очередь к зернохранилищу. Может быть, было уже пять часов утра, когда началась какая-то суета. Люди забегали. Все стали спрашивать: что случилось?
И тогда работник зернохранилища, который принимал зерно, тихим голосом сказал: «Женщины, война». Все заспешили, быстро сдавали мешки с зерном, получали квитанции. Соседка посадила меня на воз, и мы отправились домой. Приехали часа в четыре вечера. В селе уже знали о начале войны. У конторы (сельского совета) был репродуктор. Все люди собрались возле него. После того, как прослушали сообщение, никто не расходился. Женщины плакали, слезы вытирали платочками, все мужики курили. Ругали Гитлера: все-таки напал, сволочь. Мужчины призывного возраста уже завтра хотели идти в военкомат, просили жен или матерей, чтобы собирали им сумки.
Уже когда стемнело, мы увидели зарево. Были слышны гул и канонада. Взрослые говорили, что это бомбят Киев и Смоленск.
Люди разошлись, когда уже было очень поздно.
Дома мама сказала мне, чтобы я утром сам позавтракал, а она побежит в магазин — надо запастись спичками, солью и мылом. А то все разберут.
На следующий день я застал мать сидящей в раздумье. Я спросил ее, о чем она думает. Она сказала, что переживает за моих старших брата и сестру. Он служил на Балтийском флоте, а она училась в институте в Одессе. Наверное, мать думала и об отце, он был репрессирован в 1938-м (или в 1939-м) году. В 1943-м его реабилитировали.
В Волошновке стояла рота красноармейцев, у них был вещевой склад. На второй день войны бойцы ходили по дворам, просили людей, чтобы они завтра пришли и разобрали вещи, потому что рота съезжает. Наверное, подразделение двинулось к фронту. Утром подошли машины, военные погрузились и уехали. На складах остались обмотки, которые тогда носили солдаты. Потом три года в оккупации женщины шили себе юбки из этих обмоток, потому что не было ни магазинов, ни товаров.
Владимир ФИЛАТОВ
Фото Виктора Нестеренко и из архивов
